Варвара подумала с тоскою, что опять ей не спать долго. Хоть бы поскорее заставить его повенчаться! Вот-то можно будет спать и ночью, и днем, – вот-то будет блаженство!
На улице сомнения овладели Передоновым. А что, если это – ловушка? А вдруг окажется, что Гудаевский дома, и его схватят и начнут бить? Не вернуться ли лучше назад?
«Нет, надо дойти до их дома, а там видно будет».
Ночь, тихая, прохладная, темная, обступила со всех сторон и заставляла замедлять шаги. Свежие веяния доносились с недалеких полей. В траве у заборов подымались легкие шорохи и шумы, и вокруг все казалось подозрительным и странным, – может быть, кто-нибудь крался сзади и следил. Все предметы за тьмою странно и неожиданно таились, словно, в них просыпалась иная, ночная жизнь, непонятная для человека и враждебная ему. Передонов тихо шел по улицам и бормотал:
«Ничего не выследишь. Не на худое иду. Я, брат, о пользе службы забочусь. Так-то».
Наконец он добрался до жилища Гудаевских. Огонь виден был только в одном окне на улицу, остальные четыре были темны. Передонов поднялся на крыльцо тихохонько, постоял, прильнул ухом к двери и послушал, – все было тихо. Он слегка дернул медную ручку звонка, – раздался далекий, слабый, дребезжащий звук. Но как он ни был слаб, он испугал Передонова, как будто за этим звуком должны были проснуться и устремиться к этим дверям все враждебные силы. Передонов быстро сбежал с крыльца и прижался к стенке, притаясь за столбиком.
Прошли короткие мгновения. Сердце у Передонова замирало и тяжко колотилось.
Послышались легкие шаги, стук отворенной двери, – Юлия выглянула на улицу, сверкая в темноте черными, страстными глазами.
– Кто тут? – громким топотом спросила она.
Передонов немного отделился от стены и, заглядывая снизу в узкое отверстие двери, где было темно и тихо, спросил, тоже шопотом, – и голос его дрожал:
– Ушел Николай Михайлович?
– Ушел, ушел, – радостно зашептала и закивала Юлия.
Робко озираясь, Передонов вошел за нею в темные сени.
– Извините, – шептала Юлия, – я без огня, а то еще кто увидит, будут болтать.
Она шла впереди Передонова по лестнице, в коридор, где висела маленькая лампочка, бросая тусклый свет на верхние ступеньки. Юлия радостно и тихо смеялась, и ленты ее зыбко дрожали от ее смеха.
– Ушел, – радостно шепнула она, оглянулась и окинула Передонова страстно-горящими глазами. – Уж я боялась, что останется сегодня дома, так развоевался. Да не мог вытерпеть без винта. Я и прислугу отправила, – одна Лизина нянька осталась, – а то еще нам помешают. Ведь нынче люди, знаете, какие.
От Юлии веяло жаром, и вся она была жаркая, сухая, как лучина. Она иногда хватала Передонова за рукав, и от этих быстрых сухих прикосновений словно быстрые сухие огоньки пробегали по всему его телу. Тихохонько, на цыпочках прошли они по коридору – мимо не скольких запертых дверей и остановились у последней, – у двери в детскую…
Передонов оставил Юлию в полночь, уже когда она ждала, что скоро вернется муж. Он шел по темным улицам, угрюмый и пасмурный. Ему казалось, что кто-то все стоял около дома и теперь следит за ним. Он бормотал:
– Я по службе ходил. Я не виноват. Она сама захотела. Ты меня не подденешь, не на такого напал.
Варвара еще не спала, когда он вернулся. Карты лежали перед нею.
Передонову казалось, что кто-то мог забраться, когда он входил. Может быть, сама Варвара впустила врага. Передонов сказал:
– Я буду спать, а ты колдовать на картах станешь. Подавай сюда карты, а то околдуешь меня.
Он отнял карты и спрятал себе под подушку. Варвара ухмылялась и говорила;
– Петрушку валяешь. Я и колдовать-то не умею, очень мне надо.
Его досадовало и страшило, что она ухмыляется: значит думал он она и без карт может. Вот под кроватью кот жмется и сверкает зелеными глазами, – на его шерсти можно колдовать, гладя кота впотьмах, чтобы сыпались искры. Вот под комодом мелькает опять серая недотыкомка – не Варвара ли ее подсвистывает по ночам тихим свистом, похожим на храп?
Гадкий и страшный приснился Передонову сон: пришел Пыльников, стал на пороге, манил и улыбался. Словно кто-то повлек Передонова к нему, и Пыльников повел его по темным, грязным улицам, а кот бежал рядом и светил зелеными зрачками…
Странности в поведении Передонова все более день ото дня беспокоили Хрипача. Он посоветовался с гимназическим врачом, не сошел ли Передонов с ума. Врач со смехом ответил, что Передонову сходить не с чего, а просто дурит по глупости. Поступали и жалобы. Начала Адаменко, она прислала директору тетрадь ее брата с единицею за хорошо исполненную работу.
Директор во время одной из перемен пригласил к себе Передонова.
«А, право, похож на помешанного», – подумал Хрипач, увидев следы смятения и ужаса на тупом, сумрачном лице Передонова.
– Я имею к вам претензию, – заговорил Хрипач сухою скороговоркою. – Каждый раз, как мне приходится давать урок рядом с вами, у меня голова буквально трещит, – такой хохот подымается в вашем классе. Не могу ли я вас просить давать уроки не столь веселого содержания? «Шутить и все шутить, – как вас на это станет»?
– Я не виноват, – сердито сказал Передонов, – они сами смеются. Да и нельзя же все о букве Ь да о сатирах Кантемира говорить, иногда и скажешь что-нибудь, а они сейчас зубы скалят. Распущены очень. Подтянуть их надо.
– Желательно, и даже необходимо, чтобы работа в классе имела серьезный характер, – сухо сказал Хрипач. – И еще одно.