Том 2. Мелкий бес - Страница 136

К оглавлению

136

Старый ключ сказал неохотно:

– Есть дверь дубовая, крепкая. Я замкнул ее – я и отомкну, будет время.

– Вот, – сказала отмычка, – мало ли дверей на свете!

– Мне других дверей не надо, – сказал ключ, – я не умею их открывать.

– Не умеешь? А я так всякую дверь открою.

И она подумала: верно, этот ключ глуп, коли он только к одной двери подходит. А ключ сказал ей:

– Ты – воровская отмычка, а я – честный и верный ключ.

Но отмычка не поняла его. Она не знала, что это за вещи – честность и верность, и подумала, что ключ от старости из ума выжил.

Палочка

Есть такая чудесная палочка на свете, – к чему ею ни коснись, всё тотчас делается сном, и пропадает.

Вот если тебе не нравится твоя жизнь, возьми палочку, прижми ее концом к своей голове, – и вдруг увидишь, что все было сон, и станешь опять жить сначала и совсем по-новому.

А что было раньше, в этом сне, про все вовсе забудешь.

Вот какая есть чудесная на свете палочка.

Колодки и петли

Шел, шел белый человек, и пришел в коробку. Видит, – сидят черные люди, а лица у них белая. Удивился белый человек.

– Чего-ж, говорит, – у вас на ногах колодки?

А они смеются.

– Нельзя же, – говорят, – так стыдно ходить.

– Ну, – говорит белый, – а зачем у вас у каждого петля на шее?

А они пуще смеются.

– Нельзя-же, – говорят, – так невежливо ходить.

Так ничего и не понял белый человек. Ушел домой, где не носят на ногах колодок, а на шеях петель.

Две свечки, одна свечка, три свечки

Горели две белые свечки и еще много ламп по стенам. Читал человек по тетрадке, а другие молчали и слушали.

Огни дрожали. Свечки тоже слушали, – им нравилось, но их потрясало, – оттого-то и дрожали огни.

Человек кончил. Задули свечи. Ушли.

Всё равно.

Горела одна серая свечка. Сидела швея и шила. Ребенок спал и кашлял во сне. От стены дуло. Свечка плакала белыми, тяжелыми слезами. Слезы текли и застывали. Стало светать. Швея с красными глазами все шила. Задула свечу. Шила.

Всё равно.

Горели три желтые свечки. Лежал человек в ящике, – желтый и холодный. Читал другой по книге. Женщина плакала. Свечки замирали от страха и жалости. Пришла толпа. Пели, кадили. Понесли ящик. Свечи задули. Ушли.

Всё равно.

Что будет?

Один мальчик спросил:

– Что будет?

Мама сказала:

– Не знаю.

Мальчик сказал:

– А я знаю.

Мама спросила:

– А что?

Мальчик засмеялся и сказал:

– А вот не скажу.

Мама рассердилась. Пожаловалась папе.

Папа закричал:

– Ты как это смеешь?

Мальчик спросил:

– А что?

Папа опять закричал:

– Дерзости говорить! Ты что такое знаешь?

А мальчик испугался и сказал:

– Я ничего не знаю. Я пошутил.

Папа ещё больше рассердился. Он думал, что мальчик знает что-то, – и закричал страшным голосом:

– Говори, что ты знаешь! Говори, что будет!

Мальчик заплакал, и не мог сказать, что будет. И ему досталось.

Такое ведь вышло недоразумение!

Глаза

Были глаза: черные, прекрасные. Взглянут и смотрят, и спрашивают.

И были глазёнки: серые, плутоватые – всё шмыгают, ни на кого прямо не смотрят.

Спросили глаза:

– Что вы бегаете? Чего ищете?

Забегали глазенки, засуетились, говорят:

– Да так себе, понемножечку, полегонечку, нельзя – помилуй, надо же – сами знаете.

И были гляделки: тусклые, нахальные. Уставятся и глядят.

Спросили глаза:

– Что вы смотрите? Что видите?

Скосились гляделки, закричали:

– Да как вы смеете? Да кто вы? Да кто мы? Да мы вас!

Искали глаза глаз таких же прекрасных, не нашли и сомкнулись.

Песенки

С виду он был так себе, забулдыга, – шлялся но улицам и дорогам, засиживался в кабачках, засматривался на веселых девиц, и ничего не было у него сбережено, а потому и почет ему был маленький.

Только иногда выйдет он на перекресток, и запоет, – и такие слова он знал, что всё ему тогда окликалось, – и птицы в лесу, и ветер в поле, и волны в море.

А собачка-пустолаечка говорила:

– Плохо, плохо! Все это пустяки.

А хитрая лисичка говорила:

– Плохо, плохо! Это он все о земном, а Бога то и позабыл.

Ну что ж такое! Зато все живое ему окликалось: и птицы лесные, и волны морские, и рыскучие ветры.

Дорога и свет

Шли с возами люди по длинной степной дороге и только звезды озаряли им путь.

Ночь была долгая, и привыкли глаза их к мраку, и различали они все неровности и повороты пути.

Но долог был путь, и скучно стало юному путнику.

Он сказал:

– Надо зажечь побольше фонарей, и осветить дорогу, и скорее пойдут лошади, и мы скорее достигнем цели.

Поверили ему люди, зажгли фонари, и, – мало им было того, – наломали ветвей, наделали факелов, разложили костры, много заботились об освещении пути.

Лошади стали, – ничего, думали путники, – догоним после.

И озарились ясным светом окрестности, а звезды померкли, и увидали путники, что их путь не единственный: многие отделялись от него тропы и дороги, и каждая тропа и дорога казалась кому-нибудь самою короткою.

Перессорились попутчики и разбрелись, и солнце застанет их на разных дорогах и далеко от цели.

Два стекла

Одно стекло увеличивало, другое – уменьшало.

И первое стояло над каплей воды и говорило другому стеклу:

136