А три сестры порядком струхнули. Они еще не знали, осталось ли тайною Сашино ряженье. Но их ведь было трое, и все они дружно одна за другую. Это сделало их более храбрыми. Они все три собрались у Людмилы и шопотом совещались. Валерия сказала:
– Надо же итти к ней, – невежливо. Ждет.
– Ничего, пусть простынет немного, – беспечно ответила Дарья, – а то она уж очень сердито на нас напустится.
Все сестры надушились сладко-влажным клематитом, – вышли спокойные, веселые, миловидные, нарядные, как всегда, наполнили гостиную своим милым лепетом, приветливостью и веселостью. Екатерина Ивановна была сразу очарована их милым и приличным видом. Нашли распутниц! – подумала она досадливо о гимназических педагогах. А потом подумала, что они, может быть, напускают на себя скромный вид. Решилась не поддаваться их чарам.
– Простите, сударыни, мне надо с вами серьезно объясниться, – сказала она, стараясь придать своему голосу деловитую сухость.
Сестры ее усаживали и весело болтали.
– Которая же из вас? – нерешительно начала Екатерина Ивановна.
Людмила сказала весело и с таким видом, как будто она, любезная хозяйка, выводит из затруднения гостью:
– Это все больше я с вашим племянничком возилась. У нас с ним оказались во многом одинаковые взгляды и вкусы.
– Он очень милый мальчик, ваш племянник, – сказала Дарья, словно уверенная, что ее похвала осчастливит гостью.
– Право, милый, и такой забавливый, – сказала Людмила.
Екатерина Ивановна чувствовала себя все более неловко. Она вдруг поняла, что у нее нет никаких значительных поводов к упрекам. И уже она начала на это сердиться, и последние Людмилины слова дали ей возможность высказать свою досаду. Она заговорила сердито:
– Вам забава, а ему.
Но Дарья перебила ее и сказала сочувствующим голосом:
– Ах, уж мы видим, что до вас дошли эти глупые Передоновские выдумки. Но ведь вы знаете, он – совсем сумасшедший. Его директор и в гимназию не пускает. Только ждут психиатра для освидетельствования, и тогда его выставят из гимназии.
– Но позвольте, – перебила ее в свою очередь Екатерина Ивановна, все более раздражаясь, – меня интересует не этот учитель, а мой племянник. Я слышала, что вы, – извините, пожалуйста, – его развращаете.
И, бросивши сгоряча сестрам это решительное слово, Екатерина Ивановна сразу же подумала, что она зашла слишком далеко. Сестры переглянулись с видом столь хорошо разыгранного недоумения и возмущения, что и не одна только Екатерина Ивановна была бы обманута, – покраснели, воскликнули все разам:
– Вот мило!
– Ужасно!
– Новости!
– Сударыня, – холодно сказала Дарья, – вы совсем не выбираете выражений. Прежде чем говорить грубые слова, надо узнать, насколько они уместны.
– Ах, это так понятно! – живо заговорила Людмила с видом обиженной, но простившей свою обиду милой девицы, – он же вам не чужой. Конечно, вас не могут не волновать все эти глупые сплетни. Нам и со стороны было его жалко, потому мы его и приласкали. А в нашем городе сейчас из всего сделают преступление. Здесь, если бы вы знали, такие ужасные, ужасные люди!
– Ужасные люди! – тихо повторила Валерия звонким, хрупким голосом, и вся дрогнула, словно прикоснулась к чему-то нечистому.
– Да вы его спросите самого, – сказала Дарья, – вы на него посмотрите: ведь он еще ужасный ребенок. Это вы, может быть, привыкли к его простодушию, а со стороны виднее, что он совсем, совсем не испорченный мальчик.
Сестры лгали так уверенно и спокойно, что им нельзя было не верить. Что же, ведь ложь и часто бывает правдоподобнее правды. Почти всегда. Правда же, конечно, не правдоподобна.
– Конечно, это – правда, что он у нас бывал слишком часто, – сказала Дарья. – Но мы его больше и на порог не пустим, если вы так хотите.
– И я сама сегодня же схожу к Хрипачу, – сказала Людмила. – Что это он выдумал? Да неужели он сам верит в такую нелепость?
– Нет, он, кажется, и сам не верит, – призналась Екатерина Ивановна, – а только он говорит, что ходят разные дурные слухи.
– Ну вот, видите! – радостно воскликнула Людмила, – он, конечно, и сам не верит. Из-за чего же весь этот шум?
Веселый Людмилин голос обольщал Екатерину Ивановну. Она думала:
«Да что же на самом-то деле случилось? Ведь и директор говорит, что он ничему этому не верит».
Сестры еще долго наперебой щебетали, убеждая Екатерину Ивановну в совершенной невинности их знакомства с Сашею. Для большей убедительности они принялись было рассказывать с большою подробностью, что именно и когда они делали с Сашею, но при этом перечне скоро сбились: это же все такие невинные, простые вещи, что просто и помнить их нет возможности. И Екатерина Ивановна, наконец, вполне поверила в то, что ее Саша и милые девицы Рутиловы явились невинными жертвами глупой клеветы.
Прощаясь, Екатерина Ивановна ласково расцеловалась с сестрами и сказала им:
– Вы – милые, простые девушки. Я думала сначала, что вы, – простите за грубое слово, – хабалки.
Сестры весело смеялись. Людмила говорила:
– Нет, мы только веселые и с острыми язычками, за это нас и недолюбливают иные здешние гуси.
Вернувшись от Рутиловых, тетя ничего не сказала Саше. А он встретил ее перепуганный, смущенный и посматривал на нее осторожно и внимательно. Тетя пошла к Коковкиной. Поговорили долго, наконец тетя решила:
«Схожу еще к директору».
В тот же день Людмила отправилась к Хрипачу. Посидела в гостиной с Варварою Николаевною, потом объявила, что она по делу к Николаю Власьевичу.